Одинокий демон тихо
подкрадывался к грязно одетому человеку, что плелся пьяной походкой в глубине
квартала утех. Демон находился в замешательстве - стоит ли атаковать жертву, и
нервно озирался по сторонам, беззвучно зазывая братьев по аду на подмогу. Но
никто не откликался на его зов, словно демон явился слишком рано к трапезе,
задолго до того момента, когда изысканное блюдо подадут к столу. Туман вокруг
пьянчуги клубился грязно-серым, его помыслы и желания сплошь залиты вином,
остатки разума, утопленного на дне бутылки, уже давно покинули голову пропащего
человека. Его смерть - дело нескольких дней, а может и часов. На небесах
развлекаются, растягивая его агонию бесцельного существования, и именно поэтому
мой друг из преисподней так медлит, сомневаясь с выбором... - Каин, не смотри
туда, это павший человек... - печально произнес отец. Но не жалостью к
оборванцу вызвана его печаль, невысказанная вслух мысль звучала отчетливо и
ясно, одно лишь имя - Корт, мой беззаботный брат, что угодил в темницу прошлой
ночью, пырнув ножом такого же пьянчугу в очередной потасовке у входа в
"Красный бычок". В который раз отец направлялся в приемную смотрителя
за порядком, неся за пазухой туго набитый серебром кошелек для взятки. - Как думаешь, Каин,
может стоит твоему брату немного задержаться в тюрьме? Пусть немного
протрезвиться, подумает о своей жизни? - Корту поздно
задумываться об этом. Единственное, что он познает в темнице - это холодные
стены и неминуемая простуда. - я всегда говорил прямо, что думаю. С одной
стороны отец поощрял мою честность, с другой он пожалуй предпочел услышать
менее правдивый ответ, оставляющий хоть немного надежды на лучшее. - Ты и вправду
считаешь, что твой брат настолько безнадежен? - Ну, раз записался в
солдаты, назад пути нет. - я попытался пошутить, дабы свести разговор к более
приятной теме, нежели сожаления о никчемности Корта, упоминая другого брата. - Что же вы со мной
творите? Кто продолжит мое дело? Одна надежда на тебя, Каин. Ты хочешь стать
великим архитектором, когда вырастешь? - моя шутка явно не удалась, и отец стал
еще более печальным, задавая вопрос, на который он знал ответ заранее. - Навряд ли, папа.
Чертежи, планы, счета - это не мое. Вот дядя Бартоломью с удовольствием займет
твое место. - Этот олух? Да он же
ни черта в строительстве не смыслит. Ничего ты не понимаешь, сын... Но я понимал абсолютно
все. Мне хотелось бы утешить отца, солгать ему и сказать, что с радостью буду
учиться у гениальнейшего строителя всех времен, но я просто не мог этого
сделать. Не потому, что не хотел ступать его дорогой, и не мое безумие было
причиной этому. Я любил своего отца и считал ложь предательством по отношению к
нему. Как наивен ребенок, веря в высшие идеалы, в честь и благородство, в
торжество добра над злом. И как быстро они рушатся, стоит лишь немного
повзрослеть... - Пускай дядя
отвратительный строитель, зато он умеет найти выгоду там, где остальные
остаются в проигрыше... - в последнее время я часто удивлялся собственным
мыслям. До попытки суицида оценка людей не входила в число моих талантов, но
после все изменилось радикально. Взгляд демона, как я его мысленно называл,
позволял читать самые потаенные замыслы и суть души человека. Я не мог прочесть
непосредственно сами мысли, но всегда знал, направленны они на зло или добро, и
с недавних пор научился безошибочно определять, когда человек искренен, а когда
его уста пропитаны ложью. Правда с небольшой оговоркой - я ощущал веру человека
в собственные слова, и ничего более, и вовсе необязательно это являлось истиной
на самом деле. Так и с Бартоломью, чья мерзкая сущность представала перед моими
глазами почти каждый день. - Это ты верно
подметил. Знаешь, Каин, в последнее время я тебя не узнаю. Ты ... изменился. -
отец замолчал на мгновение - Мы мало проводим времени вместе, и оказывается я
тебя совсем не знаю. - Просто меня больше
не мучают кошмары, только и всего... Отец ничего не
ответил, и его молчание словно говорило: "Да, Каин, хорошо, что ты больше
не страдаешь по ночам, но...". - Еще вчера ты был
совсем ребенком. Пускай грустным и печальным, но бесконечно добрым и ласковым
ребенком. А сегодня тебя словно подменили... - Я слишком груб,
отец? - Нет, нет, дело
совсем не в этом. Наверное я просто не могу привыкнуть к тому, что еще один сын
становится взрослым. Я знал, что на самом
деле чувствовал мой отец, и дело было вовсе не в возрасте. С того момента, как
я впервые ощутил дыхание смерти и увидел демонов, сжимающих в когтях сердце
убитого, все изменилось. Многие идеалы жизни рухнули подобно карточному домику,
изменились мечты и желания, вместо бесцельного существования и ожидания смерти
как избавления я получил жизнь, и вместе с ней пришли новые, доселе незнакомые
ощущения. Чужие муки вдруг стали наслаждением, словно демоны делятся со мной
частицей того восторга, испытываемого ими при пиршестве во время смерти. Все те
люди, к кому я относился с теплотой, вдруг стали мне безразличны, их беды и
радости обратились в пустой звук. И изменение внутреннего мира не могло не
отразиться на моем поведении, привычках и манере речи. Говоря об изменениях,
происходивших со мной, отец прежде всего имел в виду ту ледяную стену, которой
я себя окружил, простейшие фразы наполнялись жестокостью и циничностью, и
честность по отношению к отцу лишь усиливала все это. По началу он радовался моему
"выздоровлению", но постепенно эта радость сходила на нет. Иногда мне даже казалось, что отец предпочел бы
видеть меня страдающим, как раньше, но более близким и родным, нежели сейчас. Складывалось ощущение,
что отец начал побаиваться моего нового воплощения, словно узнавал призрака из
прошлого. Бартоломью однажды
сравнил меня с моим прадедом, и вместо отрицания со стороны отца я почувствовал
его молчаливое согласие. Бейн Морте оставил после себя неоднозначную память как
человек жестокий и бесконечно хитрый, поговаривали даже, что мой прадед любил
мучить своих подопечных в Весельчаке, стравливая их друг с другом, и когда
весть о его темных делишках дошла до святого синода, он покончил с собой.
Возможно дядя был прав, и кое что я действительно унаследовал от своего
безумного предка. Впереди показалось
здание магистратуры квартала утех. Обычно в городах имелся только один
магистрат, но Элизиум превосходил по размерам любой город империи, даже
столичный Альтаир уступал ему в размерах. Лишь отдаленность от центра Империи и
неоднозначная история города как рассадника инакомыслия и следующих за ним
восстаний в прошлом не позволили Элизиуму стать столицей, несмотря на все его
величие и значимость. Один квартал утех превышал по размаху большинство самых
крупных городов Империи, не говоря уже про торговые поля и пик королей. Один
магистрат просто не в состоянии в одиночку управлять таким количеством людей,
превышающим двести тысяч, и Элизиум стал первым и единственным городом,
управляемым сразу пятью магистратами под властью лорда-герцога. Высокое каменное
здание, почти дворец, с резными статуями и барельефами на стенах широко
раскрывало свои врата в логово чиновничьего беспредела и взяточничества.
Лорд-герцог закрывал глаза на нечистых на руку чиновников, его волновал лишь
результат. Какая кому разница, кто получит привилегии, а кого закроют в
темнице, когда все до единого не достойны первого, и каждый заслуживает второе?
И взяточничество процветало, выявляя невероятный парадокс своей сущности как
самого эффективного способа держать все под контролем. Магистраты других
кварталов держали себя более сдержанно, лишь на торговых полях можно было
получить нужную бумагу за деньги. В свою очередь магистрат соборных площадей
славился своей неподкупностью и непреклонностью, что неудивительно - властью в
нем заправляли священники, и возглавлял магистратуру сам верховный инквизитор и
главный судья Элизиума в одном лице. В квартале утех, населенном в основном
мошенниками, ворами, куртизанками и прочим сбродом, жить по закону просто
невозможно, и лишь найдя тонкий баланс между различными воровскими
сообществами, можно держать все под контролем. И за это чиновникам
"позволялось" немного "компенсировать" особенности их
работы в квартале утех. Уже далеко не впервые
Корт встречал рассвет в стенах каземата, и денежный поток из рук отца в карман
смотрителя за порядком лился полноводной рекой. Лишь маниакальное трудолюбие
отца позволяло семье жить при этом в достатке, но все, кроме Корта, понимали,
что скоро деньгам придет конец, и возможно именно поэтому Велес так стремился в
имперский легион. В отличие от Корта мой старший брат всегда выделялся своим
благородством и понятиями чести и отваги, преувеличенными до абсурда. По моему
мнению Велес был таким же, как Корт, оба упрямы до безумия, считающие правыми
только самих себя. Доблесть и честь одного брата против пьянства и распутства
другого - две стороны одной монеты... - Подожди меня на
улице, Каин, мне нужно поговорить с смотрителем наедине. - сказал отец, и не
дожидаясь ответа вошел в парадную магистратуры, проверив на всякий случай, не
пропал ли кошелек на поясе. Я остался один посреди улицы... Где-то неподалеку
зазвонил колокол, и наверно впервые я был рад, что его мучительный звон
раздался именно сейчас, когда отец внутри дворца порядка, и мои судороги и
гримасы боли недоступны его взору. Как обычно звон вызывал мучительные спазмы
по всему телу, голова раскалывалась от дикого треска, стоящего в ушах. Я как
мог пытался контролировать себя и ничем не выдать окружающим своих мук, и пускай
я уже не бился в припадке посреди площади, судороги и дерганные движения рук и
головы все равно привлекали к себе ненужное внимание прохожих. Попытки заткнуть
уши руками ни к чему не приводили, по неизвестной причине боль возникала не от
того, что я слышу звон, а от самого факта его присутствия вокруг, и ничто не
могло служить от него спасением. Непереносимость колокольного звона,
паранормальная способность видеть мир "глазами демона", ощущение
приближения чужой смерти - пожалуй единственные вещи в моей жизни, о которых
приходилось лгать отцу, зная, что он просто не поймет всего этого, и я скрывал
от него страшную правду о себе... - Мальчик, с тобой все
в порядке? - спросил случайный прохожий, и его голос показался мне смутно
знакомым, я определенно слышал его раньше, но пелена перед глазами не позволяла
видеть происходящее вокруг, звон заволакивал разум, лишая возможности думать и вспоминать. - Каин? Тебя вроде так
зовут? - Незнакомец не прошел мимо, как делают все остальные, и у него не было
дурных мыслей, как это обычно бывает. Я не мог различить его лицо в серой
дымке, клубящейся вокруг, образы расплывались
в ней. До тех пор, пока звонит колокол, я остаюсь абсолютно слепым и
беспомощным. - У тебя лихорадка. Ну
ка, глотни вот это, должно помочь. - незнакомец протянул мне маленькую фляжку с
пойлом, пахнущим полевыми цветами. Я сделал глоток, протягивая руки к фляжке
скорее инстинктивно, чем обдуманно, звон лишил меня способности трезво мыслить. Внезапно туман
улетучился, в голове прояснилось, дыхание вновь стало ровным. Боль и судороги
исчезли, ко мне вернулась способность думать, и в ту же секунду я понял
невероятную вещь - колокол все еще продолжал звонить, но неизвестное пойло
избавило меня от боли. - Здравствуй, Каин,
вижу тебе полегчало. - Незнакомец загадочно улыбнулся, и в ту же секунду я
узнал его. Рядом стояла повозка, доверху набитая гробами, на вожжах сидел
уродливый горбун, дико хохотавший от всего, что видел. На меня в упор смотрел
старый знакомый - могильщик, что привез меня домой в тот самый день, когда я
буквально родился заново, и чуть было не сгинул посреди дурманящего макового
поля. И снова он протянул руку помощи тому, кого чурались все остальные, даже
родные братья. - Спасибо. - Только и
смог я ответить, пожалуй впервые я был благодарен по отношению к кому-либо
совершенно искренне. Могильщик улыбался в ответ. - Возьми это, поможет
в будущем. - он отстранил мою руку, когда я попытался вернуть флягу. - В этом
зелье нет ничего ценного, только вербена и листья лаванды, простейший настой.
Помогает при любых проявлениях падучей. - название болезни могильщик произнес с
особой интонацией, зная, что дело не в ней. - Но откуда... - Прости, Каин, я
спешу. Как-нибудь встретимся и поговорим... - могильщик влез на повозку и
громко скомандовал - Трогай! - и повозка медленно отправилась вдаль - Каин, до
встречи. Я лишь помахал рукой
на прощание... Буквально через
несколько минут из врат магистратуры
показался мой отец. Уже в который раз он приходил в это место, чтобы вытащить
моего нерадивого брата из дерьма, но никогда не покидал стен дворца
"закона" с таким угрюмым взглядом, бессловно говорящим, что на этот
раз все оказалось намного сложнее. Потухший взгляд, пепельно-серый цвет лица,
нервозность в движениях - все указывало на слишком высокую цену за свободу
Корта, грозившую стать последней каплей в чашу терпения... - Каин, возьми эти
деньги и ступай на рынок, купи мяса и фруктов. Не забудь про сладости, особенно
про ореховую нугу. Сегодня у нас будут гости. Очень важные гости... - не сложно
догадаться, кого отец имел в виду. Алчность смотрителя за порядком не знала
границ, и на этот раз стоимость его "услуг" выражается не только в
золоте. И вечером он ее озвучит. Я отправился к
торговым полям. Самый шумный квартал города, мало отличающийся от квартала
утех, разве что на рынках в большей степени процветало банальное воровство и
мошенничество, а в нищем квартале чаще грабили и убивали, в остальном они были похожи друг на друга как
две капли воды. Отец неспроста отправлял меня на рынок, зная, что с недавнего
времени ни один торговец не мог меня обмануть, чего в свою очередь я не могу
сказать о себе по отношению к ним. Торговцы всегда наполовину жулики, и
заслуживают того, чем промышляют сами. Способность видеть обман, чтение
намерений и эмоционального окраса мыслей - этого достаточно, чтобы повернуть
обман торговца против него самого. И отец иногда терял дар речи, когда я
возвращался с рынка с продуктами на сумму вдвое, а иногда и втрое большую, что
мне выделили. Вы спросите, каким
образом мне удавалось заставить торгашей идти на уступки, ведь они могли просто
прогнать меня взашей, словно уличную шавку? На это имелось несколько причин, главной
из которых являлась известность семьи Морте. Отец был ведущим Архитектором
Элизиума, и далеко не всякий желал переходить ему дорогу. Кроме того в правилах
отца всегда главенствовал принцип отвечать добром на добро, даже если его об
этом не просят, и дружить с ним выгодно во многих отношениях. Эта отличительная
черта отца собирала вокруг него десятки подхалимов и лизоблюдов, ожидающих
подачки с барского стола, за исключением пожалуй дяди Бартоломью, открыто
насмехающегося над нашей семьей. Я никогда не понимал, почему отец терпит все
его выходки, возможно именно благодаря честности, пускай и в самом
отвратительном виде, лесть и
подхалимство не входили в число пороков моего алчного дядюшки. Кроме того
иногда Бартоломью был просто незаменим, когда проблемы строительства выходили
за рамки технических вопросов, особенно если дело касалось политики. Отец
всегда отличался своей бескомпромиссностью и твердостью, и никогда не шел на
уступки, если это вредило по его мнению качеству возводимых объектов или нарушало
понятия чести и достоинства. С одной стороны авторитет отца от этого только
возрастал, и его подпись на чертеже всегда служила критерием качества, с другой
стороны его твердолобость не позволяла достичь тех вершин, которых отец
заслуживал, и многие крупные проекты оказывались в стороне. Дядя Бартоломью не
гнушался пользоваться плодами труда отца, причем делал это в открытую, но
именно благодаря ему отец имел возможность зарабатывать на жизнь, занимаясь
канализациями и водопроводами, заказы на которые он получал исключительно из
рук шурина. Отец всегда винил Бартоломью в своих неудачах, но терпел его
общество и продолжал работать с ним прежде всего потому, что в глубине души
понимал истинную причину своего положения - во всем виноват только он сам. Но несмотря
на это, отец никогда не изменял своим принципам, его упрямство передалось нам
по наследству. Помимо известности
моего отца имелась еще несколько менее значимых причин, по которой торговцы не
могли мне перечить. С одной стороны это жалость и уважение к семье - каждый из
нас был наполовину сиротой, и отец тянул всех в одиночку. С другой стороны
скрытый страх - о моей душевной болезни, точнее о ее части - ночных кошмарах -
знали многие, и с подачки дяди Бартоломью люди ассоциировали меня с Бейном Морте
- моим безумным предком, чье наследие настолько темно, что даже после смены
двух поколений память о нем не угасает. И угадывая во мне безумие Бейна, люди
невольно начинали чувствовать себя неуютно в моем обществе, их сковывали
потаенные опасения и инстинктивный страх. Как можно бояться
десятилетнего мальчишки - логичный вопрос. Люди вовсе не боялись меня самого, и
в их разуме не рождалась мысль бежать без оглядки, стоит мне появиться на
горизонте. Речь идет об опасениях иного рода, когда чувствуешь тревогу, знаешь,
от кого она исходит, но логического объяснения ей нет. Совсем недавно я
случайно наткнулся на слепого проповедника, того самого, взывающего к очищению
в квартале утех в первый день моего перерождения. Он словно появился из
ниоткуда, и я буквально врезался в него посреди улицы. Я попытался извиниться и
даже подать ему серебряник, но проповедник не желал ничего слышать. Он схватил
меня за руку и посмотрел своими невидящими глазами, затянутыми пеленой, прямо
мне в лицо, и я ощутил его внутренний взгляд, взгляд прямо в глубины
подсознания. Он был слаб и немощен, и ничего дурного попросту не смог бы мне
сделать, но ощущение странной тревоги заполонило разум в тот же миг. Я
почувствовал примерно тоже самое, что чувствуют люди, когда общаются со мной. - В тебе горит свет!
Яркий свет! Но скоро он померкнет, и мир рухнет во тьму! - сказал в тот день
проповедник, и через мгновение исчез почти также неожиданно, как и появился. Я
пытался найти объяснения его словам, но искать смысл в словах фанатично верующего
безумца все равно, что искать иголку в стоге сена. Странный проповедник исчез,
и больше я никогда не видел людей с аурой как у него - переливающейся белым
полупрозрачным цветом, наполненной голубым сиянием, совершенно ни на что не
похожим. Возможно именно особенность его ауры и невозможность определить, что
именно она означает, и создали условия для зарождения тревоги в сердце.
Неизвестность всегда пугает, и мы больше всего боимся тех вещей, о которых ничего не знаем... Стол ломился от
изысканных лакомств, одних напитков было с десяток разновидностей - от простых
фруктовых настоек до заморского рома высочайшего качества, кувшин которого
стоил не меньше, чем породистый скакун. Все указывало на важность званого
вечера, и постепенно стали собираться гости. Первым как всегда прибыл дядя
Бартоломью с Анеттой, он никогда не упускал случая повеселиться за счет других.
Уже через час после его прибытия кувшин с тем самым дорогим ромом опустел
наполовину - Бартоломью никогда не отличался сдержанностью в пьянстве, но при
этом умудрялся крепко держаться на ногах и соображать относительно трезво, лишь
поток сквернословия усиливался многократно. Впрочем на его наглость всем было
наплевать, и зачастую пошлые шуточки дяди только шли на пользу общему веселью,
развязывая пьяные языки. Я никогда не задумывался о причинах его поведения, и
лишь сейчас, обладая способностью видеть людей насквозь, стал понимать, почему
Бартоломью ведет себя с людьми именно так. Его все считали надменным идиотом,
балагуром и шутом, и маска, которую дядя надевал в обществе, скрывала его
истинные намерения и мысли. Его невозможно было воспринимать всерьез, кроме
того Бартоломью демонстративно много пил, и неосознанно люди выдавали свои
секреты, усыпленные нахальным поведением дяди. В чем то его метод получения
информации напоминал мой способ обманывать нечистых на руку торговцев, многие
приемы манипулирования людьми я перенял именно от моего хитрого дядюшки,
несмотря на отвращение, которое испытывал по отношению к нему. Тетушка Анетта обычно
сидела молча и наблюдала за окружающими, и как только появлялась возможность,
покидала застолье и проводила время со мной. Раньше я в нетерпении ждал этого
момента и оставался абсолютно безразличен к разговорам взрослых, но с недавних
пор мои привычки кардинально изменились. Я с интересом подслушивал все, о чем
шептались гости, и наблюдал за нескончаемым потоком лжи, за рождением и
развитием интриг, и делал свои выводы. Не понимая, зачем мне это нужно, я
запоминал устройство общества, в котором живу, и мысленно заключал пари с самим
собой на то или иное событие, которое должно произойти. Каждый участник
политического шоу, разыгрываемого перед моими глазами ежедневно, был ограничен
собственными убеждениями, и не видел картины в целом, я же наблюдал все со
стороны, и получал удовольствие от того, что в который раз очередной аристократ
попадал в сложную ситуацию. Наблюдать за чужими интригами и их развитием
оказалось весьма интересным занятием, люди сами того не зная превратились в
актеров комедийного театра для одного человека. - Знаешь, Анетта,
скоро у министра Лоббейна начнутся проблемы. Я не удивлюсь, если даже ему
придется покинуть Элизиум... - в последнее время я часто разговаривал с Анеттой
на политические темы. Ей было в принципе все равно, о чем вести беседу, и в любом
случае обсуждать того или иного министра намного проще и интересней, чем искать
темы для разговора в погоде прошедших дней, вспоминая вчерашний дождь. - Но министр Оттик
наоборот говорил, что Лобейну светит блестящее будущее, он называл его
возможным магистратом торговых полей. - Анетта с удовольствием поддерживала в
общем то бессмысленный разговор, несмотря на полное отсутствие интереса к
политике. - А еще Оттик говорил,
что цены на пушнину упадут, и даже, кажется, готов был заключить пари с дядей
Бартоломью. - Ну, он много чего
говорит. Но одно дело, когда ошибаешься в торговле, а то, о чем ты говоришь,
совсем другое... - Вообще то Оттик не
ошибся, он попросту солгал про цены. - А вот это похоже на
клевету. Каин, ты ведь знаешь, Оттик всегда живет по совести. Он просто ошибся. - Разве? С какой стати
тогда гильдии торговцев шерстью, не имеющей никакого отношения к пушнине,
скупать ее в огромных количествах? И когда цены взлетели, все, кто
занимался ввозом куньего меха,
практически разорились, а торговцы шерстью озолотились, и вместе с ними министр
Оттик, живущий по "совести". - Каин, с чего ты
взял, что Оттик замешан в этом? - Ну, хотя бы потому,
что двоюродный брат Оттика возглавляет эту гильдию. А может из-за заказа нашего
министра по делам внешней торговли на отделку своего поместья. Кому, как не
тебе об этом знать? - Я намекнул на Бартоломью, непосредственно руководившим
всеми отделочными работами над поместьем Оттика. Весьма дорогими, нужно
добавить. - Хм... И теперь ты
считаешь, что министр лжет во всех вопросах? - Только тогда, когда
ему выгодно. - И какая ему выгода с
того, то Лоббейн потеряет свой пост? Они
же вроде друзья? - Вот именно, что
вроде. Ты не обращала внимание на то, как
Деммин Варон смотрит в сторону Лоббейна? - А причем здесь смотритель
за порядком? Лоббейн в темных делах не замешан... - Зато смотритель
замешан. Как ты думаешь, зачем он здесь? - Каин, твой отец его
пригласил... - Точнее ему пришлось
это сделать. А Деммин Варон просто так в гости не ходит. Боюсь отцу придется
вбить гвоздь в карьеру Лоббейна. - Странный вывод. Я
слышала, как Варон и Лоббейн разговаривали. Министра недавно ограбили, и, как
мне показалось, Деммин Варон как раз занимается именно этим вопросом. - Несомненно. Вот
только Лоббейн забыл упомянуть, что ничего ценного не пропало. Только
документы. Следовательно под него уже давно кто-то копает... Мы гуляли по саду и
обсуждали судьбу несчастного министра, по своей неосторожности кому-то
перешедшего дорогу. Обычное явление в жизни общества, очередная интрига, в
результате которой кто-то выигрывает, а кому-то суждено упасть на дно. Солнце окончательно
закатилось за линию горизонта, и сад осветили десятки масляных фонарей,
загорающихся автоматически. Изобретение моего отца, так и не получившее
широкого распространения ввиду немалой стоимости. Еле заметное движение
справа привлекло мое внимание. Всего лишь кошка, черная, как сама ночь,
грациозно вышагивала по брусчатке, высоко задрав хвост. Она медленно
развернулась в нашу сторону, лунный свет отразился от мистических кошачьих
глаз, сверкая подобно миниатюрной молнии, кошка неестественно прогнулась в
спине, обнажая острые когти, и тут же скрылась в кустах. И вместе с ее
исчезновением меня пронзила странная тревога, словно мое подсознание пыталось
предупредить об опасности. Слова слепого проповедника вспыхнули в голове,
обжигая неизвестностью и предостережением. "В тебе горит свет, яркий свет.
Но скоро он померкнет, и мир рухнет во тьму"...
|
